«Никаких интервью, - устало говорит она. – Я устала от всех этих сессий вопрос-ответ». Истощенный, скучливый вид, происходящий, очевидно, от передозировки вопросов, но моя надежда пробуждается, когда она спрашивает: «Вы можете вместо этого просто сесть и поговорить со мной?» Сбросив сандалии на высоком каблуке со своих напедикюренных ног, она укладывается на софу и испускает глубокий вздох. «Весь последний месяц я снималась на натуре. Это так ужасно... Я чувствую, как теряю контакт с близкими людьми. Я чувствую такое напряжение, почти как будто меня вырвали с корнем». Сейчас она склонна к размышлениям, но сконцентрироваться не может. Снова и снова она взглядывает на дверь, гадая, когда же ее позовут на съемку. Убедившись, что еще есть время, она вытягивает ноги и продолжает: «Недавно я читала книгу, там сказано: важнее, чтобы люди уважали, чем обожали тебя. Мне нравится. В каждом из нас есть стремление быть любимыми всеми. Как актриса я еще в большей степени стремлюсь к этому, а потому из шкуры выпрыгиваю, чтобы быть милой со всеми вокруг. Но в торжественном настроении я говорю себе, что на самом деле это не столь важно – быть любимой всеми. Ну и пусть меня называют снобом, потому что после съемок я спешу в гримерку. Не страшно, если я не буду так долго любимой и популярной, как уважаемой».

Склонившись над столом, из-под груды одежды и кассетного магнитофона она вытаскивает книгу и с восторгом протягивает мне. «Вот книга, в которой я прочитала эту мысль. Мне кажется восхитительным читать о личном опыте известных людей. Автобиография Чарли Чаплина – моя любимая книга. Я и не предполагала, что такой комедиант, как он, мог написать в таком объеме. Каждый раз, когда я читаю книгу, я мечтаю о том, чтобы она не кончалась... И откладываю прочтение последних нескольких страничек... Я в отчаянии, когда дохожу до последней главы. Застреваю над каждой строчкой, и злюсь от мысли, что скоро дойду до последнего слова. знаю, это звучит безумно, но такая уж я...» Она смеется, а потом после долгой паузы добавляет: «Знаете, никто и не заподозрит, но я очень сложный человек, и со мной очень трудно поладить. Все, кто меня близко знает, согласятся с этим. Я надоедаю своим друзьям. Сама я бы никогда не выбрала своим другом Пунам Дхиллон». Ее болтовня постоянно прерывается ее вибрирующим смехом. Потом она очень мягко добавляет: «Возможно, я преувеличиваю. Возможно, я не такая уж и плохая».

Ее реакция спонтанна, хоть и смущает. Под маской мыслящей звезды видна двадцатитрехлетняя духовная девушка. Ее невозможно игнорировать. Она нечто, она упорная, циничная. В ней есть характерное беспокойство. В ее устах размышление выглядит тяжеловесно. На каком-то этапе своей карьеры все звезды проходят через это. Это ощущение опустошенности. Семь лет быстрой звездности – и она задыхается. Первый восторг прошел. Теперь Пунам задается вопросом о своих целях, разбирается со своими отношениями. Она признается, что выросла, изменилась, став сегодня более полным и богатым человеком.

Дом, 9 утра: полное смущение. Пунам Дхиллон сидит на неудобном табурете, пытаясь накрасить глаза. «Когда я тороплюсь, я даже не могу толком накрасить глаза», - говорит она нам. Ее сестра Решма в розовой пижаме всесло хихикает над травмой сестры. «Пока Пунам не уедет на съемки, это дурдом. Я даже мирно учиться не могу, пока Пунам дома». Маленькая комната переполнена людьми. Ее мать, ее костюмер, ее портной. Человек в дхоти измеряет фисташковый креп-шелк и отбрасывает его, сочувственно говорит: «Невозможно. Из этого куска ткани не получится целый костюм». Пунам хмурится, потом, повернувшись к матери, спрашивает: «И что теперь делать?» «Как насчет рубахи без рукавов?» - предлагает мать. Портной снова замеряет. «Хм-м... Возможно, но не обещаю». Пунам спешит из одной комнаты в другую. Мать несется следом и спрашивает: «Хочешь, чтобы я прислала тебе обед?.. Ты взяла молоко?..» Продавец манго ждет за дверью. «Пунам, не желаете ли вот эти манго?» «Нет... нет.. Я очень опаздываю», - кричит Пунам, запрыгивая в лифт.

В машине по дороге к месту съемок она говорит: «Так странно, но все матери в мире одинаковы. Все, о чем они беспокоятся, - это о комфорте собственных детей... и о их еде. Я часто думаю, какой матерью буду я сама. Когда моя мама строга со мной и слишком защищает меня, я злюсь. Я решила, что, когда у меня будут свои дети, я с ними буду более либеральной. Я буду им скорее другом. Хотя, честно говоря, не уверена, потому что в отношениях с младшей сестренкой зачастую реагирую как невротик и истерик, совсем как мама!

Как-то, во время недавних беспорядков, сестра застряла в колледже и провела в колледжском общежитие всю ночь. И я не спала всю ночь. Утром я не ушла на работу, пока она не вернулась. Мама говорит мне, что даже маленьким ребенком я была очень ответственна, что касается младшей сестренки. Как-то, когда мне было пять лет, а дома никого не было, по соседству прошел мощный толчок. Сестра обмочила постель. Я все вычистила, но не смогла сменить подгузник, а потому пошла по потемкам в соседний дом и попросила соседей мне помочь. Я всегда стеснялась в этом признаться, но она и брат – они одни из немногих людей, которых я действительно люблю.

И все же было время, когда я ненавидела сестру, - и все потому, что она была моей повторюшкой-мушкой. Все, решительно все, что я делала, она тоже хотела сделать! Она таскалась за мной, куда бы я ни шла. Что было еще хуже – так это то, что мама настаивала на том, чтобы я всюду таскала ее с собой. Я чувствовала себя так глупо, потому что больше никто из моих подруг не таскал с собой младших сестер. Она во всем зависела от меня, от ленточек до обуви и школьного портфеля. Даже когда она шла в другую комнату, она дулась и говорила: «Пунам, пошли со мной». Сегодня я чувствую, что мы поменялись ролями. Я постоянно прошу ее побыть со мной, а она избегает этого! К тому же, в таких вопросах, как обувь и пояски, теперь я жду ее совета. Когда я спрашиваю ее, какой цвет мне выбрать: розовый или коричневый – она морщит нос и говорит: «Оба одинаково плохи».

Мои детские воспоминания – это новые дома, новые лица, новые друзья. Отец служил в авиации, поэтому постоянного дома у нас не было. Позднее, конечно, мы осели в Чандигархе, и папа прилетал на выходные, чтобы повидаться с нами. Мама осталась с нами. С ее стороны это была жертва, но мы были слишком малы, чтобы это понимать. Иногда, когда я возвращаюсь после тяжелого трудового дня, и у нас возникает разногласие, я чувствую себя опустошенной. Я жду, что семья станет мне сочувствовать только потому, что я устала. Я кричу, что они не в состоянии понять, какой стресс дает мне моя профессия. Но они на это отвечают: «Если ты не в состоянии справиться со своей карьерой, брось ее. Мы не просили тебя становиться актрисой!». И они правы. Это был мой выбор. Я хотела быть актрисой. А значит, я должна уметь сама справляться со своим стрессом.

Но они дали мне длинную веревку. Родители ко мне не придираются. Это не какой-то там либеральный дом с богемной жизнью, где каждый сам по себе. Меня пихают, когда я делаю что-то не так, и я в ответе перед родителями. Я до сих пор помню волнение, которое сопровождала покупка этого дома... День, когда семья приехала в Бомбей. Это было таким утешением – знать, что вечером я вернусь в собственный дом, к родным».

Киностудия Chandivali: комната 10x10, визажист поправляет ей макияж, и потом, когда она замечает несколько прыщиков у себя на правой щеке, он глубоко вздыхает: «Почему бы тебе не съесть еще манго?» - саркастически говорит он, добавляя еще немного румян. «Что за чепуха! – немедленно вскидывается она, оттолкнув его руку от лица. – Можешь себе представить, свой первый манго в этом сезоне я съела только вчера!» «А как насчет всего того шоколада?» - спрашивает он. Она агрессивно разворачивается и хватает визажиста за руку. «Я привезла из Америки плитки шоколада, но, клянусь, ни одной не съела. Только этим утром, спустя почти месяц, я попробовала небольшой кусочек у Решмы. Да и то потому что она настаивала». Она отпускает руку визажиста и ворчит: «Все ко мне так жестоки, только потому что у меня на лице несколько прыщиков. Можно подумать, это преступление. Что это вообще за жизнь, если даже нельзя есть манго и шоколад?» Ее помощники с удивлением слушают.

Костюмер сдается. Она помогает ей одеть тяжелые украшения и раджастанский наряд. Они еще долго спорят, как накинуть дупатту. Тридцать минут спустя она готова и садится, чтобы съесть обед. Ей неудобно – мешает куча браслетов на руках, и она недовольно дуется: «Как вообще можно так есть?»
«Что ты за работодатель? – спрашиваю я. – Твои работники тебя боятся?» «Ни капельки. Напротив, это я вечно боюсь их обидеть. Мне трудно менять помощников. Я очень долго утверждаю новых. И если я должна с кем-то быть с утра до вечера, то мы должны ладить. Я стараюсь быть милой с ними, и, как мне кажется, у меня получается, за исключением капризов, когда у меня вспышка гнева и я теряю терпение. Вообще же я в ответе за тех, кто мне служит, и очень бы удивилась, если бы узнала, что они относятся ко мне как-то иначе».

Ты не чувствуешь себя некомпетентной, потому что не профессиональная танцовщица? Она не обороняется, как я ожидала. Она продолжает таращиться в пространство. «Так много актрис плохо танцуют. По-моему, я одна из многих. И потом, нельзя сказать, чтобы я совсем не умела танцевать. Я просто не столь грациозна. Я прекрасно это знаю, поэтому беру уроки у постановщика танцев Оскара. С самого начала карьеры я предпочитала поменьше подписывать контрактов на фильмы, но они давали мне хорошие деньги, и не хваталась за все подряд за маленькие деньги. Сегодня я осознаю, что меня считают просто хорошенькой мордашкой без таланта. И я не могу с этим справиться в одночасье.

Возможно, я сама была слишком беспечна, потому все и говорят о том, что у меня не хватает таланта. Беда в том, что кто-то назвал меня плохой актрисой – и все поверили. Ни у кого не хватило доверия посмотреть глубже. Это отношение меня нервирует, но что я могу поделать? Я не считаю себя лучшей актрисой. Я знаю, что я не исключительная актриса. Но я определенно лучше, чем обо мне думают. В техническом плане я стала за эти годы играть намного лучше, и я уверена, что дальше будет еще лучше. Но как я могу играть, если мне никогда не предлагали ролей, требующих игры? Самое забавное, что те, кого считают в первую очередь актрисами, стремятся быть звездами, и наоборот».

Вечер: ведутся переговоры о том, чтобы продлить съемки после обычных шести вечера. Пунам спорит с режиссером. «Сегодня я не могу работать дольше. В 20.00 у меня по плану вечеринка в городе». Ее партнер по фильму, Кумар Гаурав, также против. «Не сегодня, - повторяет он. – Я чувствую себя не очень хорошо. Я не могу работать сверх положенного». Эти трое обсуждают проблему, и наконец режиссер соглашается с окончанием. В своей комнате, нанося на лицо масло Johnson’s, она говорит: «Терпеть не могу сниматься сверх положенного. Когда один раз приходится переработать – это объяснимо, но когда это происходит так часто, да еще одновременно на разных съемочных площадках, ты чувствуешь себя ужасно. Режиссеры должны понять, что у актрис есть какие-то обязательства и перед людьми не из мира кино. нельзя постоянно нарушать свои обязательства и надеяться, что это никак не повлияет на отношения. Как таковая эта профессия оставляет очень мало времени на дружбу. По воскресеньям – моим выходным – я вечно мечусь между семьей и друзьями. Мои родители надеются, что я хоть раз в неделю останусь дома. Но, поскольку это мой единственный выходной, я и с друзьями повидаться хочу. Когда я с семьей, чувствую свою вину перед друзьями, и наоборот».

Траса Андхери: внезапно наша машина останавливается. «Бензин кончился», - говорит Пунам водитель. «Но нам надо ехать, - отвечает она. В голосе паника. – И что же нам делать? – спрашивает она своего парикмахера. – Поедем на такси?» В ближайшие 20 минут на дороге ни одного такси. За нами останавливается авторикша. «Пошли на авто», - в восторге говорит Пунам. «Ничего подобного, - перебивает водитель. – Вы не поедете на рикше». Они страстно спорят о том, почему она не может сесть к рикше. Наконец водитель решает прогуляться полмили и возвращается на такси. «Милости прошу», - говорит он Пунам. Она садится в кэб, хихикая. «Я еду в кэбе впервые за много времени.

Забавно, но я чувствую себя как-то неуверенно без машины и без своего водителя».

Ее тревога очевидна. Постоянно командовать «направо», «налево» ее нервирует. Ее терпение иссякает от встрясок машины. А потом, когда таксист заворачивает не туда, она кричит: «Прошу прощения, господин Водитель, но куда именно вы нас везете?» Мы неправильно повернули. Спустя 40 минут мы наконец в Бандре. «Спасибо тебе за долгую поездку», саркастически говорит она водителю. Таксист что-то бурчит в ответ. Когда она выскакивает из машины, я говорю ему, что в его машине была Пунам Дхиллон. Он в шоке. «Почему вы мне раньше не сказали?»

На следующий день: фото-сессия. В неземном наряде, с волосами, сложенными в черный тюрбан, она сидит на полу SeaRock, позируя для камеры. Иногда ложится, иногда облокачивается на столб, иногда горбится возле дерева, - она безоглядно позирует. Эту сцену наблюдают 30 посторонних человек, и зрители все прибывают. «Тебя не смущает, когда на тебя смотрят?» - спрашиваю я. «Я просто не думала об этом. Знаете, когда на лице грим – это как лицензия. Я могу делать все, что угодно, не объясняя своего поведения и не думая о нем. Но, стоит мне снять макияж, как снова появляется смущение. Я все осознаю. Это осложняет дело: звезда должна думать о своей внешности, о здоровье. Это часто смущает, потому что кажется, что ты фанатик. Пить чистую воду, пользоваться чистым полотенцем, - все это важно, потому что столько людей вложили в тебя столько денег. Важно следить за собой. По моему разумению, я хорошо сбалансированная звезда. Я не зациклена ни на своем имидже, ни на своем комфорте. До сих пор я не отменила ни одной съемки просто потому, что заболела или потому что у меня дома личные проблемы. И у меня не было дурного опыта с людьми, за редким исключением, но это я бы предпочла забыть.

Я часто думаю, а была ли бы я такой же, если бы не была кинозвездой. Когда я только приехала из Чандигарха, здешняя жизнь была совершенно новой для меня, так что я была в шоке. Я помню те дни: я могла зарыдать от малейшей провокации. Как-то я была на вечеринке с другом, и щеки у меня были залиты слезами. Люди были совершенно другими, атмосфера совершенно чужой... Я подумала про себя: «Это мой друг, он принадлежит этому миру... а я совершенно не знаю этот мир!» В те дни меня шокировало практически все. Сегодня я вижу, что больше никого ничто не шокирует. Так что теперь, если я кого-то встречу, кто будет в шоке, я улыбнусь про себя и скажу: есть надежда!»

Сумерки: фото-сессия подошла к концу. В дамской комнате Пунам забирается в свои брюки, разматывает тюрбан и позволяет длинным прядям ниспадать. «Я проголодалась, - говорит она. – Давайте перехватим что-нибудь, прежде чем смыться». Мы входим в кофейню Coffee Shop под восторженное перешептывание: «Пунам Дхиллон. Пунам Дхиллон». Она немедленно это улавливает. И натягивает маску.

Дочь, сестра, друг, - все это я видела на разных этапах дня, но здесь идет знаменитость. Сев на низкий стульчик, она внимательно ест свой по-бхаджи. Потом внезапно смотрит прямо на меня и спрашивает: «С вами легко работать?» Я в затруднении. Я готова защищаться, ведь мне задали такой неожиданный вопрос. Почему я должна отвечать - вот моя первая реакция. И тут меня захлестывает стыд – ведь именно это я делала весь день: выстреливала вопросами. Эта мысль меня пугает. И я спрашиваю, что она чувствует, когда вторгаются в ее жизнь, задавая кучу вопросов. «Ничего, - улыбается она. – Я привыкла».

«Неужели все это было частью моей жизни 13 лет назад? Трудно себе сегодня представить тот изнурительный график. Мои родители были живы, теперь остались только воспоминания. Звездность тогда была совсем другой игрой, да и журналисты были другими десять лет назад. В то время мы не ценили тех вопросов, а наблюдения и самоанализ принимали как нечто само собой разумеющееся. Только сейчас, после сексуальных скандалов и обидных вопросов о романах и порнографии месяц за месяцем, народ стосковался по милым человеческим историям. За долгий отрыв от огней рампы в прессе мелькнуло несколько глупых историй обо мне. Эти истории писали незнакомые мне люди, которые пытались меня анализировать: истории, полные убийства личности. Красота интервью в том факте, что журналист может нарисовать интервьюируемого, не вторгаясь. Звезда должна раскрыться, не заметив этого. Дневник может это сделать, и потому он такой особенный».